Прошел уже год. Трудно поверить, что уже год, как она вернулась домой. Как будто только вчера она была здесь с нами. Все осталось таким же, ее дом, орешина и гранат в саду, комнатные цветы – ее гордость, а ее нет. Мне было тяжело удержаться от слез, когда я вошла в ее комнату. Для меня ее уход еще более нереален, я не смогла быть рядом с ней в последние моменты здесь на земле, и не смогла быть на похоронах. Может это и к лучшему. Мне легче представлять ее такой, какой я знала ее раньше, до болезни, и думать о том, что она делает сейчас там в таком реальном духовном мире, став наконец- то самой собой, той, которой ее задумывал Создатель.
Женщины деловито переговаривались между собой, накрывая на стол и готовясь к поминкам. Я обняла ее маму, поздоровалась с отцом. Я их тоже не видела целый год, только вернулась назад в город.
Ее отец сел рядом. Он был немного пьян.
-- А я вот сегодня на кладбище был. Только вернулся. А там пыль кругом. Где ведро искать, где тряпку? Я там попросил парней, чтобы помыли. А то, как же мать увидит, что грязно. Мы ходим к ней... – Он помолчал. -- Только не надо разговоров обо всем этом. Давай поговорим о звездах, о погоде, только не о том, где она... Не люблю я и не могу. Просто не могу, с души воротит. Она единственным мне близким человеком была, понимаешь, даже ближе чем жена. Единственная, кто понимала. И вот так! Я первый месяц каждый день хотел умереть. А потом, как-то затихло, уже вот год...
Его глаза блестели от слез и непримиренности.
Люди подтягивались на поминки. Все они были рядом с ними, веренее с ее матерью этот год. Наверное, именно благодаря им, ее мама смогла пережить ее смерть. Они стали ее семьей несколько лет назад, благодаря ее дочери. И теперь они стояли рядом плечо к плечу с ней в этот горький год.
Всех пригласили за поминальный стол. -- Спасибо, что вы все пришли. – сказал он. – Я, правда, не хотел всего этого. Зачем? Думал, мы сами просто тихо вспомним ее. Так скажите, что-нибудь хорошее, что вы о ней помните. Ну же... Пусть Бог даст ей... – он оссекся. – Надеюсь, что там ей...
-- Лучше, лучше, -- подсказали слово наши церковные тетушки. Но он лишь махнул рукой, и примостился где-то с краю на шатком табурете, отказавшись сидеть рядом с верующими. Алкоголь брал свое, его движения становились все более развязанными и голос, все более громким.
Наш пастор обратился к присутствующим со словами утешения, напоминая истины о верности Бога и о скорой встрече, со всеми ушедшими.
Я вспомнила нашу с ней последнюю встречу. Она уже не вставала. После десяти месяцев лечения от туберкулеза лучше ей не стало, и врачи отказались лечить ее сказав, что должно быть это рак и ей уже ничем не поможешь. Так она и пролежала оставшиеся четыре месяца. Она прошла тяжелый путь за это время, переходя от ожидания чуда к гневу, ненависти к Богу, страху смерти, а потом обратно к покаянию и принятию Божьей воли, не смотря на то, что это может означать для нее. Мы с ней много повидали за это время. Верующие приходили не только поддержать ее. Но и обличать во всех смертных грехах, которые они только могли себе придумать. Были такие, которые уверяли, что Бог послал их, чтобы по их молитве совершилось чудо исцеления. Его не происходило. Мы хватались за каждое маленькое улучшение, за каждую маленькую надежду. Уже ближе к концу Бог удивительным образом укрепил ее и забрал страх, она снова стала молиться за отца, каждый день прося мать читать ей Библию, и пела остатками легких, воспевая своего Спасителя. Когда я пришла к ней в тот последний раз, она, славя Бога, рассказала, как ее отец-атеист стал молиться Богу о своей грешной жизни и о ней. Раньше он и слова не мог слышать о Боге и о церкви, всегда издевался над ними с матерью из-за их веры, а тут такая перемена. «Надеюсь, что он это делает не просто для меня, -- говорила она. – Нет, моя болезнь не бессмысленна, если он придет к Богу. Знаешь, если так, то я готова была бы пройти это все сначала, лишь бы он спасся.»
Не знаю, на что он надеялся тогда. Может на то, что если он начнет обращаться к Нему, то Бог в ответ исцелит его дочь. Мы, люди, часто ставим Богу условия и пытаемя заключить с Ним сделку. Наверное, поэтому сейчас от любого упоминания, его просто передергивало.
Не удержавшись на табурете, он упал на землю. Мужчины вскочили, чтобы помочь ему. Он барахтался на земле, не в силах встать, но упорно отказывался от помощи. Порядок был наконец восстановлен, его подняли и усадили за стол.
-- Да не хочу я с вами сидеть, -- ругался он. – Кто вы для меня? Никто. Пустое место. – Он схватил за рукав сидящего рядом мужчину. – Кто ты такой? Зачем ты пришел сюда? Разве ты знал мою дочь? Нет, скажи.
-- Конечно, знал. Я был на похоронах, помните, мы с вами разговаривали.
-- Да на похоронах это филькина грамота.
Вмешалась ее мать:
-- Дай человеку поесть спокойно, отвяжись.
-- Я тебе мешаю жрать, ну жри. Жри, раз ты сюда пожрать пришел. Зачем вы все тут. Я хотел, чтобы вспомнили ее тихо. А тут еда. Зачем это все?
Он не был вдрызг пьяным, нет. Но казалось, что его горе и желание расковырять, растравить всю душу заставляли его говорить такие слова. Всем было почему-то стыдно за него. Не обидно, а стыдно. Стыдно смотреть на него и больно, и жалко его и его жену. Ей было бы сейчас больно смотреть на своего отца. Он почему-то считает, что горе у него одного. Но ведь ее мама тоже пережила это, но она держится за надежду, что ее дочь на небесах, и поэтому она справляется с горем, а он нет. Он зол на Бога и на ее мать. Знаю, что он верит в Него, верней, что Бог есть. И поэтому его душит гнев и злость против Бога, за то, что Он забрал ее. Он стал ругаться матом. Ее мама не выдержала.
-- Христом Богом молю, прекрати, уйди отсюда. Ты же позоришь меня и ее! – ее голос почти срывался на крик.
Он вылез из-за стола и незаметно ушел к себе. Пить или плакать. Глушить горе можно по-разному.
Ее мама стала просить прощения у присутствующих. Ей тоже было стыдно за него. Все прятали глаза и говорили, что понимают. Улучив минутку, я подсела к ней и обняла за плечи:
-- Как вы?
-- Видишь, что творится? Каждый день такое терпеть приходится. Уж лучше бы скорее к дочке. Раньше у меня хоть цель была, а теперь жизнь потеряла смысл. Совсем одна осталась. Одна надежда, что там с ней встречусь. Если бы не Бог...
-- Но у вас ведь есть еще сын и внуки.
-- Да, он далеко. А она всегда рядом была. Ты знаешь, у меня остались ее терадки. Она в последний месяц четыре толстых тетрадки исписала молитвами, писала Иисусу письма. Что теперь с ними делать? Отец говорит сожги, но там ведь про Бога.
-- Храните их. Это же память о ней. Она – очень талантливый человек. А если не хотите, то отдайте мне, я буду их хранить.
Мы пошли в комнату. И стояли там и тихо плакали, глядя на ее портрет. На нас глядела она, молодая, красивая, нежная, с огромными глубокими глазами.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Реальность - Андрей Скворцов Я специально не уточняю в самом начале кто именно "он", жил. Лес жил своей внутренней жизнью под кистью и в воображении мастера. И мастер жил каждой травинкой, и тёплым лучом своего мира. Их жизнь была в единстве и гармонии. Это просто была ЖИЗНЬ. Ни та, ни эта, просто жизнь в некой иной для нас реальности. Эта жизнь была за тонкой гранью воображения художника, и, пока он находился внутри, она была реальна и осязаема. Даже мы, читая описание леса, если имеем достаточно воображения и эмоциональности можем проникнуть на мгновение за эту грань.
История в своём завершении забывает об этой жизни. Её будто и не было. Она испарилась под взглядом оценщика картин и превратилась в работу. Мастер не мог возвратиться не к работе, - он не мог вернуть прежнее присутствие жизни. Смерть произвёл СУД. Мастер превратился в оценщика подобно тому, как жизнь и гармония с Богом были нарушены в Эдеме посредством суда. Адам и Ева действительно умерли в тот самый день, когда "открылись глаза их". Непослушание не было причиной грехопадения. Суд стал причиной непослушания.
И ещё одна грань того же. В этой истории описывается надмение. Надмение не как характеристика, а как глагол. Как выход из единства и гармонии, и постановка себя над и вне оцениваемого объекта. Надмение и суд есть сущность грехопадения!
